Неточные совпадения
Он спал на голой земле и только в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под головы́
камень;
вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Он ушел в свою комнату
с уверенностью, что им положен первый
камень пьедестала, на котором он, Самгин, со временем,
встанет монументально. В комнате стоял тяжелый запах масла, — утром стекольщик замазывал на зиму рамы, — Клим понюхал, открыл вентилятор и снисходительно, вполголоса сказал...
Но когда настал час — «пришли римляне и взяли», она постигла, откуда пал неотразимый удар,
встала, сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных слез, которыми омывали иерусалимские стены мужья, разбивая о
камни головы, только
с окаменелым ужасом покорности в глазах пошла среди павшего царства, в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее рука Иеговы, и так же — как эта бабушка теперь — несла святыню страдания на лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
— А, вот и ты, — протянул он мне руку дружески и не
вставая с места. — Присядь-ка к нам; Петр Ипполитович рассказывает преинтересную историю об этом
камне, близ Павловских казарм… или тут где-то…
« — Не своротить
камня с пути думою. Кто ничего не делает,
с тем ничего не станется. Что мы тратим силы на думу да тоску?
Вставайте, пойдем в лес и пройдем его сквозь, ведь имеет же он конец — всё на свете имеет конец! Идемте! Ну! Гей!..
Далеко оно было от него, и трудно старику достичь берега, но он решился, и однажды, тихим вечером, пополз
с горы, как раздавленная ящерица по острым
камням, и когда достиг волн — они встретили его знакомым говором, более ласковым, чем голоса людей, звонким плеском о мертвые
камни земли; тогда — как после догадывались люди —
встал на колени старик, посмотрел в небо и в даль, помолился немного и молча за всех людей, одинаково чужих ему, снял
с костей своих лохмотья, положил на
камни эту старую шкуру свою — и все-таки чужую, — вошел в воду, встряхивая седой головой, лег на спину и, глядя в небо, — поплыл в даль, где темно-синяя завеса небес касается краем своим черного бархата морских волн, а звезды так близки морю, что, кажется, их можно достать рукой.
Илья
встал, подошёл к окну. Широкие ручьи мутной воды бежали около тротуара; на мостовой, среди
камней, стояли маленькие лужи; дождь сыпался на них, они вздрагивали: казалось, что вся мостовая дрожит. Дом против магазина Ильи нахмурился, весь мокрый, стёкла в окнах его потускнели, и цветов за ними не было видно. На улице было пусто и тихо, — только дождь шумел и журчали ручьи. Одинокий голубь прятался под карнизом, усевшись на наличнике окна, и отовсюду
с улицы веяло сырой, тяжёлой скукой.
И все заставлял пить парное молоко. Я уже начал понемногу сперва сидеть, потом
с его помощью
вставать и выходить раза два в день из сакли, посидеть на
камне, подышать великолепным воздухом, полюбоваться на снега Эльбруса вверху и на зеленую полянку внизу, где бродило стадо чуть различимых коз.
Вровень
с карнизами этого здания приподнимется и станет во главе угла
камень, который долго отвергали зиждущие:
встанет общественное мнение,
встанет правда народа.
Парень, сначала недоумевая, смигнул, но потом вдруг расхохотался, крикнул сквозь смех: «Ах, чудак!» — и, почти не
вставав с земли, неуклюже перевалился от своей тумбочки к тумбочке Челкаша, волоча свою котомку по пыли и постукивая пяткой косы о
камни.
И, кроме того, налагал я на себя всякие послушания:
вставал по ночам и поклоны бил,
камни тяжелые таскал
с места на место, на снег выходил босиком, ну, и вериги тоже.
Он обыкновенно ходил задами села, когда же ему случалось идти улицей, одни собаки обходились
с ним по-человечески; они, издали завидя его, виляли хвостом и бежали к нему навстречу, прыгали на шею, лизали в лицо и ласкались до того, что Левка, тронутый до слез, садился середь дороги и целые часы занимал из благодарности своих приятелей, занимал их до тех пор, пока какой-нибудь крестьянский мальчик пускал
камень наудачу, в собак ли попадет или в бедного мальчика; тогда он
вставал и убегал в лес.
Отдохнул, лепешку съел. Нашел
камень, принялся опять колодку сбивать. Все руки избил, а не сбил. Поднялся, пошел по дороге. Прошел
с версту, выбился из сил, — ноги ломит. Ступит шагов десять и остановится. «Нечего делать, — думает, — буду тащиться, пока сила есть. А если сесть, так и не
встану. До крепости мне не дойти, а как рассветет, — лягу в лесу, переднюю, а ночью опять пойду».
Солнце
вставало над туманным морем. Офицер сидел на
камне, чертил ножнами шашки по песку и
с удивлением приглядывался к одной из работавших. Она все время смеялась, шутила, подбадривала товарищей. Не подъем и не шутки дивили офицера, — это ему приходилось видеть. Дивило его, что ни следа волнения или надсады не видно было на лице девушки. Лицо сияло рвущеюся из души, торжествующею радостью, как будто она готовилась к великому празднику, к счастливейшей минуте своей жизни.
Я не помню, чтобы вся тогдашняя либеральная пресса (в журналах и газетах)
встала «как один человек» против фельетониста журнала «Век»
с его псевдонимом
Камень Виногоров (русский перевод имени и фамилии автора) и чтобы его личное положение сделалось тогда невыносимым.
Успокоившийся мужик не понимал, что к житейским драмам и трагедиям здесь так же привыкли и присмотрелись, как в больнице к смертям, и что именно в этом-то машинном бесстрастии и кроется весь ужас и вся безвыходность его положения. Кажется, не сиди он смирно, а
встань и начни умолять, взывать со слезами к милосердию, горько каяться, умри он
с отчаяния и — всё это разобьется о притупленные нервы и привычку, как волна о
камень.
По окончании поздравлений духовник великокняжеский стал говорить молитву, затем поставил под иконами водоосвященные свечи, освятил воду и, обернув сосуд
с нею сибирскими соболями, поднес ее великому князю, окропил его, бояр и всех находившихся в палате людей. Великий князь
встал, приложился к животворящему кресту и поднятому из Успенского собора образу святого великомученика Георгия, высеченному на
камне [Этот образ вывезла из Рима великая княгиня Софья Фоминишна.], а за ним стали прикладываться другие.
Но я не
встал и не открыл вам, и
с таким же успехом вы могли бы стучаться в надмогильный
камень: отсюда не выходят.
По окончании поздравлений, духовник великокняжеский стал говорить молитву, затем поставил под иконами водоосвященные свечи, освятил воду и, обернув сосуд
с нею сибирскими соболями, поднес ее великому князю, окропил его, бояр и всех находившихся в палате людей. Великий князь
встал, проложился к животворящему кресту и поднятому из Успенского собора образу св. великомученика Георгия, высеченному на
камне [Этот образ вывезла из Рима великая княгиня Софья Фоминишна.], а за ним стали прикладываться и другие.